В середине января стало известно, что президентом следующего климатического саммита, который пройдет на исходе нынешнего года в Объединенных Арабских Эмиратах, будет Султан аль-Джабер. Назначение предсказуемое – аль-Джабер уже давно исполняет в своей стране обязанности спецпредставителя по климату. Но часть мировой климатической общественности все-таки оказалась заметно фраппирована этим фактом: ведь указанную должность аль-Джабер совмещает с постом управляющего и генерального директора Национальной нефтяной компании в Абу-Даби.
Поставить во главе климатического саммита руководителя одной из крупнейших мировых компаний, занимающихся добычей ископаемого топлива, с точки зрения тех, кто ведет войну против глобального потепления, – все равно что пустить лису в курятник. Неизвестно, что ответил бы на это, скажем, покойный Морис Стронг, канадский нефтяник, генеральный секретарь эпохального Саммита Земли – 1992, один из крестных отцов устойчивого развития вообще и Рамочной конвенции ООН по изменению климата (РКИК) в частности. Возможно, ответил бы, что устойчивое развитие – это не война прогрессивной части человечества с «отстающей» его частью, а совместная работа, из которой не может быть исключен никто.
Так или иначе, представитель мирового нефтегаза в качестве руководителя конференции сторон РКИК ООН – действительно не случайный факт, а отражение некоторой тенденции.
На предыдущей, 27-й конференции (КС27), состоявшейся в минувшем ноябре в Шарм-эль-Шейхе, согласование основного документа потребовало лишних 40 часов работы. Но довольны в итоге оказались далеко не все.
Итоговый акт каждого очередного саммита – не просто ежегодная совместная декларация о благих намерениях, а действительно важнейший документ, позволяющий оценить состояние международной борьбы с изменением климата. Он закрепляет текущий консенсус сторон РКИК ООН касательно принципов и направлений глобальных действий в данной области. Исходя из этих принципов должна выстраиваться национальная климатическая политика в каждой из стран-участниц. Оглядываясь на эти принципы, действуют инвесторы – в зависимости от того, какие ограничения и стимулирующие меры прописаны для тех или иных сфер бизнеса, связанных со смягчением последствий климатических изменений или с адаптацией к ним.
Отсутствие регресса – как прогресс
Нынешняя ситуация в мире – энергетический кризис, обострение проблем продовольственной безопасности, санкционная война и т.д. – не способствовала большим ожиданиям от встречи в Шарм-эль-Шейхе. Многие эксперты утверждали, что прогрессом на КС27 можно будет считать простое отсутствие регресса. Оценки, данные «Шарм-эль-Шейхскому плану реализации» по окончании КС27, в общем, соответствовали предварительным. Профессор Тим Бентон, руководитель программы «Чатем Хаус» по окружающей среде, высказывал мнение, что в итоговом документе конференции, которая «была довольно беспорядочной, иногда хаотичной», сторонам «удалось избежать худшего, но равно избежали и лучшего».
Главной причиной задержки завершающего заседания саммита-2022 был спор по поводу фонда потерь и ущерба для возмещения того урона, который изменение климата наносит беднейшим и уязвимейшим странам. Сама формулировка «потери и ущерб» на протяжении многих лет вызывала неприятие у ряда развитых стран, прежде всего Соединенных Штатов. Опасались, что ее закрепление в документах создаст почву для правовых претензий к государствам, считающимся главными историческими «загрязнителями». Так что принципиальное решение о создании фонда стало прорывом. Хотя всю конкретику: кто именно будет донорами и реципиентами, каковы будут механизмы и объемы помощи – еще предстоит определить.
Однако и по традиционным темам, смягчению последствий изменения климата и адаптации к нему, выйти на компромиссные позиции удалось с большим трудом. Коалиция высоких амбиций, «интернационал декарбонизации», объединяющий развитые страны Запада с теми развивающимися, которые не находятся в большой зависимости от ископаемого топлива ни как потребители, ни как экспортеры сырья, настаивала на дальнейшем развитии решений, принятых в 2021 году в Глазго. В итоге ни одна из таких идей не была одобрена – ни phasing out (постепенный отказ) вместо phasing down (постепенное снижение) в отношении добычи угля, ни распространение этих формулировок на все ископаемое топливо (инициатива Индии, где уголь в энергобалансе занимает 70%, а роль нефти и газа крайне незначительна). От вложений в добычу нефти и газа государства по-прежнему обязаны отказываться лишь в случае их «неэффективности».
Не получила общей поддержки и задача достичь пика антропогенных выбросов уже к 2025 году. Сама цель в полтора градуса глобального потепления ставилась под сомнение, ряд стран-участников призывали вернуться к рубежу в 2 градуса по Цельсию, зафиксированному Парижским соглашением 2015 года.
Первоначально содержавшееся в проекте предложение всем сторонам «пересмотреть и усилить» национально определяемые вклады – 2030 сменилось более мягкими и размытыми формулировками. Из исходного текста были практически вычищены и многочисленные указания на всеобщую инвентаризацию, оценку прогресса стран в выполнении своих обязательств по Парижскому соглашению, которой должен быть посвящен саммит-2023 в Дубае.
В плане реализации Шарм-эль-Шейха присутствует тезис, что «беспрецедентный глобальный энергетический кризис подчеркивает настоятельную необходимость быстрого преобразования энергетических систем для их большей безопасности, надежности и устойчивости, в том числе за счет ускорения чистого и справедливого перехода на возобновляемые источники энергии в течение этого критического десятилетия действий».
Однако в паре с возобновляемой энергетикой как источником снижения выбросов в документе идет «энергетика с низким уровнем выбросов», которую стороны также намереваются развивать. Под ней, по общему мнению, следует понимать в первую очередь энергетику газовую, а равно атомную и крупную гидроэнергетику.
«Развитые страны и страны, наиболее страдающие от климатического кризиса, были готовы к принятию более сильных обязательств, но основные загрязнители и альянс нефтегазодобывающих государств сорвали попытки достичь прогресса на этом направлении» – таково было резюме Анналены Бербок, германского министра иностранных дел.
Особую ответственность она возложила на египетское председательство, которое, по мнению Бербок, выражалось в прямом содействии «темной стороне».
Переговоры в Египте, посчитала Бербок, обнажили то, что прежнее разделение по линии Север–Юг совершенно перестало быть определяющим при выработке глобальной климатической политики. Конференция «не закончилась полным провалом, несмотря на обструкции и организационные недостатки, во многом благодаря прогрессивному союзу: Евросоюз и другие промышленно развитые страны, малые островные государства, большое число латиноамериканских государств, наименее развитые страны. Никто больше не может прятаться за старыми разногласиями между Севером и Югом, чтобы уклоняться от ответственности за борьбу с изменением климата», и «стало совершенно очевидно, кто здесь буксует».
Раздражение умеренностью итогового документа КС27 выразил и председатель саммита в Глазго Алок Шарма:
«Пик выбросов до 2025-го, о необходимости чего говорит нам наука? Не в этом тексте. Четкий поэтапный отказ от угля? Не в этом тексте. Четкое обязательство по поэтапному отказу от всех видов ископаемого топлива? Не в этом тексте».
Активисты зачастую высказывались еще резче, чем представители «климатического истеблишмента». Указывая и на то, что египетская встреча превратилась в «газовую ярмарку». С началом конференции группа Kick Big Polluters Out насчитала в Шарм-эш-Шейхе 636 лоббистов ископаемого топлива – на четверть больше, чем годом ранее в Глазго. В том числе 70 человек от ОАЭ, страны-хозяйки следующего саммита.
«Если вы не хотите сидеть за столом, вы попадаете в меню» – так образно объяснил эту ситуацию д-р Омар Фарук Ибрагим, генеральный секретарь Африканской организации производителей нефти.
Впрочем, ролью наблюдателей представители нефтегазового сектора не ограничились. За кулисами КС27 ими было совершено не менее полутора десятка сделок национального масштаба.
И пока одни ждут еще большего в этом отношении от климатического саммита в ОАЭ с их 2,7–3,8 барр. ежедневной нефтедобычи, другие пытаются принимать меры. Лидеры демократов в Сенате США в начале декабря обратились с открытым письмом к генеральному секретарю ООН, требуя не дать следующей конференции сторон РКИК превратиться в собрание загрязнителей, «фестиваль углеродных лоббистов», как это, по мнению американских законодателей, получилось в Египте. Антониу Гутерриша призывают «предпринять шаги, чтобы предупредить прямое вмешательство в дела КС со стороны корпораций, финансово заинтересованных в подрыве климатических действий», для чего обязать всех участников конференции от бизнеса предварительно представлять поддающиеся аудиту корпоративные заявления о климатической политике.
Вопрос об ископаемом топливе становится для России вопросом выживания
Россия в списке Kick Big Polluters Out занимала уверенное второе место с 33 представителями нефтегазового сектора. Что неудивительно хотя бы в силу традиционной многочисленности российской делегации. Эта давняя традиция была поддержана и в минувшем году – но при крайне незначительном участии в открытых встречах и сведенном к минимуму общении с прессой. Впервые за 10 лет на саммите отсутствовал российский павильон. Сайд-ивент «Российские подходы к адаптации и смягчению последствий изменения климата», выведенный самими его организаторами на дальнюю периферию КС27, получил отражение в мировых СМИ исключительно благодаря демаршу украинских экоактивистов, пытавшихся сорвать мероприятие. Таким образом, преодолению репутации аутсайдера глобальных климатических действий, для чего Москва приложила немало усилий в последние годы, египетский саммит почти не способствовал.
Само принятие Парижского соглашения Россией в свое время было не безоговорочным, а сопровождалось тремя уточняющими заявлениями. Во-первых, об отсутствии у страны обязательств по климатическому финансированию. Во-вторых, о необходимости максимально возможного учета поглощающей способности лесов и других экосистем при реализации соглашения. В-третьих, о неприемлемости использования соглашения «как инструмента создания барьеров для устойчивого социально-экономического развития».
Ни один из этих тезисов не шел вразрез с текстом самого соглашения. Вместе с тем в отсутствие иных профильных правовых документов именно данные уточняющие заявления представили как исчерпывающий свод принципов российской климатической политики. Что подкреплялось и комментариями представителей власти. Согласно им, смысл наших действий в данной области международной координации целиком определялся следующим образом: по возможности минимизировать ущерб для национальной экономики от принимаемых обязательств в сфере глобальных климатических действий. Понятие «климатические амбиции» в этом свете воспринималось исключительно как ловушка для растущих экономик, которую страны-лидеры устраивают при посредстве стран-аутсайдеров.
Притом что национальная экономика – это не статичная, навязанная нам историей реальность, а реальность вполне динамическая, способная меняться, в том числе под воздействием органов государственной власти, не так сложно представить себе экономику, для которой те или иные меры по борьбе с изменением климата выглядят вполне целесообразно.
В результате вопрос об ископаемом топливе все более становится для России вопросом выживания – пока для лидеров развивающегося мира он превращается в вопрос стабильности роста. За переговорным столом РКИК наши с ними интересы, как правило, совпадают. Однако их борьба за мягкие формулировки идет на фоне диверсификации собственного энергетического сектора и ускоренной модернизации углеродоемких производств.
Китай был и остается главным мировым загрязнителем. Но в 2021 году здесь введено 54,9 ГВт солнечной энергетики и 30,67 ГВт ветроэнергетики на суше. Плюс на 16,9 ГВт выросла мощность морской ветроэнергетики – больше, чем в любой другой стране мира за пять лет. Ветровая и солнечная энергия в сумме дают уже больше четверти от общей национальной мощности. Рынок электромобилей, несмотря на пандемию и общее снижение покупательной активности, за первую половину 2022 года вырос на 113%. Резкий рост, разумеется, обеспечен целенаправленным государственным стимулированием (льготные тарифы, бюджетные вложения, стимулирование частных инвестиций, развитие зеленого финансирования).
Для сравнения: в России установленная мощность солнечных и ветряных электростанций составляла в 2020 году соответственно 0,55 и 0,07% от общей мощности (в планах – выйти на суммарный 1% к середине десятилетия), а общая доля зеленой генерации в 2021 году чуть превысила 2%. По прогнозам Ассоциации развития возобновляемой энергетики, к 2035 году совокупная мощность ВИЭ-генерации в России должна вырасти в четыре раза (20 ГВт; пятая часть того, что введено в Китае за один только год). Конечно, перспективы солнечной энергетики у нас ограничены природными условиями. Но страна занимает первое место в мире по ветроэнергетическому потенциалу. Органическая биомасса, подземные термальные воды – эти возможные источники энергии также могут широко использоваться в ряде ее регионов.
Колоссальные планы Саудовской Аравии по развитию солнечной энергетики и производства зеленого водорода зафиксированы в Национальной программе возобновляемой энергетики Vision 2030. Планы эти пока крайне далеки от реализации – как и не имеющая исторических аналогов саудовская программа лесовосстановления, предполагающая озеленение 200 млн га до конца 2020-х. Но на нынешнем этапе глобальных климатических действий заявленные намерения стоят для репутации страны немногим меньше, чем уже реализованные проекты.
Как и в случае с Индией, недавно представившей новый ОНУВ («определяемый на национальном уровне вклад» – план действий по сокращению выбросов и адаптации к изменению климата). К 2030 году Дели планирует сократить интенсивность выбросов на 45% по сравнению с 2005-м (прежде было 30%) и довести долю установленной мощности возобновляемой энергетики до 50% (сейчас, как указывалось выше, 70% дает уголь). Индийский национальный план электроснабжения – 2022 идет еще дальше: доля возобновляемой энергетики 57% к 2027 году и 68% к 2032-му.
Представители России вполне освоили «второй климатический нарратив», формирующийся в противовес традиционному западному нарративу на набирающем силу Востоке (имея в виду прежде всего Ближний Восток, живущий добычей углеводородного сырья). Отстаивая свои позиции, они, как и их арабские, китайские или индийские партнеры, апеллируют к рациональности, инклюзивности, справедливости. Но для указанных партнеров все это не просто инструмент торможения инспирированных Западом мер борьбы за климат. Новые подходы предлагаются ими в рамках выработки и внедрения альтернативной идеологии глобальных климатических действий.
Идея «цикличной углеродной экономики»
Так, климатическая стратегия Саудовской Аравии базируется на активно продвигаемой Эр-Риядом в последние годы идее «цикличной углеродной экономики». Вместо стандартной «линейной» модели предлагается новая, основанная на «четырех R» – «reduce, reuse, recycle and remove»: сокращение, повторное использование, переработка и удаление – «целостный, комплексный, всеобъемлющий и прагматичный подход к управлению выбросами, который направлен на обеспечение новых путей экономического роста». Сокращение выбросов может достигаться путем поощрения технологических инноваций, в том числе в таких областях, как энергоэффективность, возобновляемые источники энергии, атомная энергетика. Но основной упор делается на внедрение технологий для улавливания выбросов с их последующим промышленным использованием и утилизацией.
Переход к «цикличной углеродной экономике», как утверждается, позволит совместить борьбу против глобального потепления с развитием углеродной энергетики, а соответственно с устойчивым экономическим ростом для тех, кто нуждается в стабильной, доступной и дешевой энергии, и, разумеется, для тех, кто добывает ресурсы для производства этой энергии.
Этот же подход последовательно отстаивает упомянутый выше Султан аль-Джабер. «Максимум энергии, минимум выбросов» – такой лозунг выдвинул климатический посол ОАЭ накануне КС27, на открытии 38-й нефтяной выставки в Абу-Даби. Прекратить инвестировать в добычу ископаемых источников энергии – значит поставить под вопрос настоящее и, главное, будущее благополучие большинства жителей планеты: к 2050 году их будет без малого 10 млрд, и энергии им потребуется на 30% больше, чем производится теперь.
«Если текущий год нас чему-то и научил, – заметил аль-Джабер, – так это тому, что энергетическая безопасность является основой всякого прогресса, экономического, социального, климатического… Нам нужно сдерживать выбросы, а не прогресс».
Аль-Джабер настойчиво приглашает лидеров нефтегаза к прямому участию в климатическом диалоге. (Октябрь 2022, лондонский Energy Intelligence Forum: «По мере приближения КС27 и подготовки ОАЭ к проведению КС28 давайте выступать за инклюзивный подход, который предполагает использование опыта представителей нефтегазовой отрасли. Чтобы энергетический переход был успешным, специалисты из данного сектора должны присутствовать в зале как равные партнеры наряду со всеми заинтересованными сторонами».) Можно быть уверенным, что осенью в Дубае это стремление окажется реализовано в полной мере.
Но нет сомнений и в том, что сторонники традиционного подхода к ископаемому топливу в контексте климатических действий дадут бой такого рода реформаторам на КС28. Тем более следующий саммит запланирован как первая глобальная инвентаризация, подведение промежуточных итогов выполнения Парижского соглашения.
Генсек ООН Антониу Гутерриш на заключительном заседании в Шарм-эль-Шейхе, признавая достигнутый прогресс по части климатической справедливости, настаивал:
«Мир по-прежнему нуждается в решительном рывке вперед в плане климатических амбиций».
Удастся ли странам Персидского залива и их союзникам доказать, что предлагаемые ими инициативы не есть просто инструмент ограничения этих самых амбиций, и инспирировать соответствующие изменения в глобальном климатическом консенсусе? Увидим на встрече в Дубае.
Увидим и то, сможет ли Россия внести существенный вклад в эту работу, пресекая таким образом попытки международной изоляции страны. Направление дипломатической работы, безусловно, перспективное. Но требующее выработки конструктивной, амбициозной и детально проработанной стратегии участия страны в глобальной борьбе с изменением климата.
Игорь Юрьевич Юргенс – профессор, директор Центра устойчивого развития (МЦУР) МГИМО МИД РФ;
Роман Борисович Ромов – кандидат исторических наук, эксперт МЦУР
